Из зоологических уроков смешно, но запомнился имевший некоторое отношение ко мне настоящий гимн кукушке, воспетый Ниной Ивановной. На примере ее аппетита она объясняла взаимосвязь в жизни природы: оказывается, если бы кукушка не подкидывала свои яйца в чужие гнезда, а высиживала бы кукушат, то в это время погиб бы урожай зерновых и пострадали бы деревья в лесу, так как одна кукушка в неделю съедает свыше 10 тысяч ядовитых волосатых гусениц, от которых умирают другие птицы! Запомнила же я это из-за того, что искренне огорчилась: «Фу-у! Какая жаднющая птица, хоть и полезная! Что же папа придумал меня звать ее именем, неужто из-за моего аппетита? Но он же у меня совсем не такой!!!» И даже успокаивала себя: «Да нет же, это просто из-за рифмы «Лидушка-кукушка», раз он так подписал мне две цветные фронтовые открытки из Германии». Но кукушиная прожорливость как крайне неприятный и вполне возможный аналог моему аппетиту все же врезалась в подростковую память.
Полной противоположностью нашей сверхстрогой классной руководительнице и «русачке» казалась нам тогда Г.П.Балковая, наша всеобщая и неизменная любимица. «Галына Петривна», будучи проводником в мир «украiньскоi мовы и лтаратуры», даже внешне очень отличалась от всегда нарядной и крайне загадочной Прасковьи Петровны. Доброту и понимание, казалось, излучали не только ее прищуренные близорукостью голубые глаза и все миловидные черты лица, но и каждая прядь и каждая деталь ее перелицованного и аккуратного ежедневного костюма, припав к которому, потом изливала душу не одна из моих одноклассниц. Галина Петровна никогда не делала тайны из того, что после гибели мужа на фронте она растит «двох хлопчикив, самэ такых, як вы, що тэж завжды бажають систы на шию батькам, та ще й дрыгаты нижкамы».
Мое обращение к началу средней школы невольно всколыхнуло в памяти чувство разительного отличия ее от школы начальной, которое было похоже на революцию детского сознания. Вспоминая об этом теперь, понимаю: как бы ни слабо был связан ученик с первым учителем, как бы ни велик был класс, какие бы отношения у них ни складывались, пятиклассник ведь переходит от одного типа педагогического процесса к другому, от учительского одноголосия к полифонизму, когда театр «одного актера» сменяет целая их труппа. А если прав Д. Писарев, что в воспитании все дело в том, кто воспитатель, то как может не совершить переворота эта огромная перемена в повседневной жизни растущего человека?
Не мудрено, что я, во-первых, ощутила какое-то облегчение, освободившись от абсолютизма в оценках и суждениях, от привычной монополии на правду со стороны нашей единственной учительницы первых четырех лет. Если я еще не понимала
Они смотрели на Оку — Василий Андреевич и его чудесный дом. На втором этаже итальянское окно в половину центрального сруба — овалом, под ним такое же большое — прямоугольником, по два строгих окна стражами по сторонам. Дом света.
Окна смотрели в необъятные просторы земли и неба. Ока в оправе кудрявых ветел, будто серебряная речь, — сказание о богатырских временах.
— Господи! Куда же это я от такой красоты! Дом был пока что пуст, без печей — без домового, стало быть. Василий Андреевич огорчился. Все затеяно ради материнского тепла, коим его обделили в младые годы. И что же! Дом заполнится жизнью, когда он будет в далеких нерусских краях, а матушке — пусть хозяйкою, коротать здесь дни, как и в Мишенском, без сыновнего попечения.
Поспешил к Екатерине Афанасьевне. Они теперь соседи, но разлука грядет, Боже мой! — на добрых семь лет. Три года — на путешествия, четыре — на журнал в Москве ли, в Петербурге...
- Не могу сказать все - это создаст некоторую предопределенность, - хрипло вздохнул зубастик.
- Что? Какая, в баню, предопределенность, если все это уже случилось в другом мире? Нафига ты тут вообще нарисовался? В том мире тоже надо кого-то спасать? Я завязал с этим, мохнатый. Впрочем... я хочу ее вспомнить. Что за на фиг, у меня лишь Лаура порождала такие сильные чувства. Эта белобрысая девчонка... Сесилия... Я прям, как будто, по ней страдал.
- Ага, очень, - закивал зубастый.
- Это так неожиданно для меня, натурально какой-то аттракцион! Я страдаю по девушке - супер!
Монстрик потер лапки:
- Во-во. В этом все и дело. Та реальность схлопнута Саной - она нашла, что все это зашло не туда и какая-то фигня. Поэтому - бам! - монстр хлопнул лапками: - Она свернула всю эту историю.
Разница, впрочем, лишь в том, что их цвет меньше режет глаза. Вдоль дороги стоят дома из красного кирпича. Некоторые отштукатурены, огорожены сеткой или деревянным забором. К домам жмутся сараи, загоны, конюшни, амбары и жестяные бараки. Перед некоторыми из них сидят люди. В основном это мужчины с сигаретами в зубах. Кажется, что они немые. Они не делают резких движений, сидят в позах, к которым привыкли за долгие годы. Палящее солнце им не помеха. Они не прячутся в тень. Может быть, потому что их лица и так напоминают сушеные помидоры. У их ног лежат собаки с вываленными языками, тяжело дышат. Смотрят на дорогу, затем отводят взгляд в сторону степенно вышагивающих кур, роющихся клювами в пересохших гумнах. Машина то и дело резко тормозит возле очередной разваливающейся остановки. Небольшое строение с разбитыми бетонными стенами и дырявой крышей, над которым вдоволь поработали дождь, снег, солнце и непоседливые руки местных подростков, медленно распадается на части. Собственно, не очень понятно, почему водитель останавливается именно здесь. Куда приятнее было бы выйти совсем в другом месте, под широким тенистым деревом, защищающим от солнца. Хорошо бы снести все эти бетонные остановки, думает женщина. А деревянные сжечь. А пока что на каждой выходят люди. По несколько человек, редко по одному.
Промазал. Сплюнул от досады. Попал на берцы Бурикова. Присел. Вытер слюни перебинтованными пальцами. Выпрямился и... провел растопыренной пятерней по бритой голове, как будто зачесывал волосы назад. Это был условный знак между ним и Ракитянским, который они применяли с детства. Означал «продолжай, подыграю».
Ракитянскому дали, что просил. Но сначала приставили пистолет к его виску и взяли на прицел Бурикова и Огрызкина.
Владимир Ильич поднялся со стула, выпрямился, глубже засунув руки в карманы брюк. Зиновьев и Каменев переглянулись. Началось!
Известие о вотуме недоверия Государственной думой VII созыва правительству и внесенном на подпись Государя высочайшего указа об отставке ныне действующего премьер-министра Н. И. Бухарина пришло в разгар наиболее ожесточенных споров по проекту манифеста, который предполагалось дать в ближайший номер «Правды».
Государь, завороженный, точно ребенок, провел вокруг повисшей в воздухе модели рукой, удостоверяясь, что здесь нет никакого фокуса.
Курт Вайлеман, журналист пенсионного возраста, получает загадочное послание от одного коллеги, который вскоре после этого погибает. В Вайлемане срабатывает старый инстинкт расследователя, и он пускается на поиски правды, но тут начинается охота на него самого.
Шарль Левински разворачивает классическую детективную историю на довольно зловещем фоне: в недалеком будущем, когда в Швейцарии правит национал-популистская партия большинства.
Пожала плечами. Волосы взлохмачены, как бывает у женщин, только что снявших платок. Он даже уловил движение головы, совсем легкое, как бы вослед невидимой ткани.
Федя уперся локтями в края полок:
Отстранилась, глубже вминаясь в мягкую спинку:
Он уже задремал, когда громыхнула дверь в тамбуре. Степаныч встречал кого-то. Голос один, а говорит за двоих. Позвали Федю, но так, необязательно, больше для памяти, что будет и до него дело. По вагону распространился новый запах: смесь духов, пива и кожаной куртки.
Возле титана стояла девушка: куда идти? Да в любое купе. Знакомый поезд. На нем приехала в город. И возвращалась домой обычной девчонкой, опасаясь встретить земляков. А чего боялась? Да так, сама не знаю, платок надену по-бабьи и сижу тихонько. «Отходила так...»
Мимоходом девушка взяла с подноса чипсы и бутылку с водой. Федя метнулся на лавку, пропустив непонятную пассажирку. В пятом купе скрипнула полка, зашипела минералка под колпачком.
Очнулся я на том же самом месте в зрительном зале. Ольга и Николай Сергеевич также сидели рядом, и зрители были те же самые, все на своих местах. Судя по тому времени, которое я провёл в жизни Ксении, прошло часа три, но на сцене мало что изменилось. Та самая алкашка Жанна всё вещала о своих перекошенных жизненных ценностях и то и дело весело сама себе наливала из графинчика. Пепельница уже доверху наполнилась окурками -- кое-какие уже вывалились на стол. На Ламиревского с Меридовым было просто жалко смотреть, и зрители находились в каком-то полуобморочном состоянии.
Поражался, какие у неё удивительные и добрые глаза. Раньше я не любил голубой цвет глаз, особенно светло-голубые, как бы дымчатые. Они мне казались какими-то искусственными и холодными, с притягательной и завораживающей, но обманчивой красотой. Вот у Леры голубые глаза, а ещё у одной моей знакомой ну просто ядовитая дымчатая радужка -- хотя, может, из-за её скверного характера мне так показалось. А вот голубые глаза Ксении очень тёплые, есть в них нечто таинственное и не то чтобы ангельское, а всё равно что-то светлое и материнское, что ли. Ксения смотрела ласково и с нежностью, и в такие глаза, конечно же, невозможно не влюбиться.
Вот этот фрагмент её жизни.
В то утро Ксения стояла на остановке, ждала автобуса, чтобы добраться на работу. Мороз давил где-то под тридцать. Рейсового долго не было, и Синичка тихо мёрзла, постукивая слегка сапожками о промёрзший асфальт. Я видел всё её глазами и чувствовал, как ей холодно -- я сам ощущал пронизывающий холод. И в это время к остановке подошла собака. До того худая и облезлая, просто скелет, обтянутый клочьями шерсти. Ксения замерла, и сердце её от жалости словно заплакало. Собака находилась уже в том состоянии, что просто умирала. И видимо, в последней надежде вышла к людям. Она, низко опустив голову и поджав хвост, стояла на согнутых дрожащих лапах и беспомощно заглядывала людям в глаза. Казалось, что силы её вот-вот оставят, и она рухнет на мёрзлую брусчатку.
Честно сказать, если раньше я воспринимал Альбину с содроганием, и все мои воспоминания о ней приводили лишь к стойкой антипатии, то теперь она, помещённая на театральные подмостки, просто потрясла меня своим талантом. Альбина действительно говорила и вела себя, как настоящая актриса, талантливо, органично и артистично. Каждое слово она произносила с какой-то особой интонацией, за которой, казалось, стоит поискать тайный смысл. И текст был выверен до последнего слова. Как будто это пьеса хоть и не одарённого, но крепкого драматурга.
Как события, происходящие в Соединенных Штатах, отзовутся в остальном мире, в частности — что, естественно, должно нас волновать более всего — в России?
Здесь, собственно, надо различать два аспекта. Один из них — внешнеполитический. Приход к власти Трампа был многообещающим: новая команда во главе с Бэнноном наметила радикальный пересмотр взглядов в этой области. Поскольку возвращение Трампа к изначально заявленным позициям вполне возможно (более того, оно мне представляется неизбежным — если не у самого Трампа, то у тех, кто придет за ним), стоит задержаться на том, в чем этот пересмотр заключается.
Так в игре «World of Warcraft» называется операция, предваряющая военные действия.
Теперь известно, что правые считали Трампа своей последней надеждой и в случае его поражения на выборах не собирались мириться с их результатами. Исподволь они готовились к сопротивлению, которое должно было принять различные формы: от гражданского неповиновения до вооруженного противостояния, для чего явочным порядком создавались отряды «народной милиции» (благо оружия в частных руках предостаточно). На крайний случай есть еще военная секция доминионистов — организация отставных офицеров Blackwater, поддерживающая связи с офицерами, состоящими на действительной службе: хотя в Соединенных Штатах до сих пор не было ни одного пронунсиаменто, это не значит, что их и впредь не может быть.
Свернуть на узкую тропу добродетели способен помочь «лунный» (хотя лунатикам и не потворствующий) ислам. Такая вот историческая неожиданность. Когда-то ислам был для европейцев и тем более для американцев религией далеких «песков, где ключи не кипят». Сейчас он входит в их жизнь «весомо, грубо, зримо». Во многих европейских городах уже существуют мусульманские кварталы, где люди живут по законам шариата; в Англии даже внесены формальные изменения в законодательство, содержащие уступки шариату. В том же направлении движется и Америка. То или иное воздействие мусульман на европейскую и американскую жизнь неизбежно. Как известно, даже в твердых телах, если их плотно пригнать друг к другу, происходит диффузия. А люди — далеко не твердые тела.
Все было встарь, все повторится снова, И сладок нам лишь узнаванья миг.
О. Мандельштам
Противники Трампа с самого начала добивались, а многие и сейчас еще добиваются его импичмента. Но самые сообразительные из них уже спохватились: в случае ухода Трампа президентом станет нынешний вице-президент Майкл Пенс, а он, как выясняется, — доминионист. Это «страшное» слово, доминионизм, еще недавно большинству американцев было незнакомо. Теперь левые пугают им детей.
Доминионизм — межконфессиональное, но в рамках христианства движение, ставящее целью остановить и обратить вспять процесс дехристианизации, охвативший Америку в последние десятилетия. Еще каких-то полвека назад американцы в своем подавляющем большинстве считали себя «христианским народом» и почти в каждом доме Библия, уснащенная закладками, хранилась на почетном месте в гостиной. Сейчас во множестве домов Библию можно найти в лучшем случае на ночном столике, в худшем в чулане.
-- Олёшенька, я тебя ещё соплюхой с тонкими косичками помню. Что-то не видел, чтобы ты мучилась... Ежли мы сейчас начнём твои романы считать да пальцы загибать, так ни моих, ни твоих не хватит.
-- Я, Николай Сергеевич, о настоящей любви говорю, а вы какие-то пальцы загибаете.
В это время зрительный зал уже наполовину наполнился. И все так старательно внимают, и лица у всех такие одухотворённые, жаждущие откровений...
-- Вы бы хоть фотокарточку показали, -- с надеждой сказал я, -- а то я никогда свою любимую не видел... Мне, например, тоже интересно. Может, там пиранья какая-то...
Ольга наиграно фыркнула и, молча, поставила статуэтку Оскара на серёдку стола. Николай Сергеевич взгромоздил на стул свою большую сумку и вымахнул из неё пузатый термос. Ольга тут же давай помогать, стала выкладывать из сумки всякие свёртки, контейнеры, вымахнула и большую бутылку вина, потом другую... А напоследок, к моему несказанному удивлению, выворотила большой тюк шерсти, который на вид оказался ещё больше самой сумки.
Все мы знаем что летом, в условиях жаркой погоды, при поездках на дальние расстояния, скоропортящиеся продукты с собой брать не стоит, ведь пропадают они ну очень быстро. А вспомните, как всем нам хочется хотя бы глоток свежей, прохладной воды. Казалось бы, единственное решение это перетерпеть этот момент, ждать, унывать от жажды во время жары. Но существует более простое и эффективное решение: просто на просто необходимо оснастить свой автомобиль автохолодильником, и проблема будет решена с дополнительными преимуществами перед остальными методами. И если вы подумывайте над приобретением столь полезного агрегата, то для начала стоит разобраться в видах автохолодильников и подобрать себе наиболее удобный вариант.
Внезапно Лера резко обмякла, сразу стала доброй и спокойной. Виновато улыбнувшись, она села на своё место и как ни в чём не бывало стала накладывать себе в тарелку всего помаленьку вегетарианского.
Забрал в типографии первый вариант вёрстки 16-го выпуска. В чистом виде примерно пятьдесят страниц. Но это только начало работы.
Отвёз в магазин «Флоренский» журналы.
Как вчера и договорились, в «Волгагеологию» посмотреть музей пришли Пурихов и Вячеслав Иванович Соболев. Потеряв место министра культуры в областном правительстве, он так никуда и не прибился. Теперь участник всех проходящих тусовок — и правильно делает. Это его стихия.
Александр Васильевич Котельников устроил им долгую и обстоятельную экскурсию. После немного посидели за столом. Вечером поехал к За- ноге. Этюды для меня он подобрал чудесные. Один вставили в раму — он тут же приобрёл классическую глубину русской реалистической школы.
Владимир говорил об иконе, об иконописи, о работе над образом. Хорошо бы ему заказать на эту тему статью. Весь этот разговор возник, отталкиваясь от высказываний Виктора Тырданова на прошедшем открытии выставки.
Звонок Владимира Заноги. Он нашёл три работы под мою рамку. Я сказал, чтобы он сам выбрал любую, но Владимир отказался и настоял, чтобы я приехал и всё решил самостоятельно. Неожиданно напомнил о той борской работе, что тогда хотел мне подарить, но... не случилось. Он всё ещё её не «дотянул». Как закончит — подарит. Любопытно в этой ситуации то, что подарить пейзаж затопленного леса возле «острова» Владимир мне предложил сам ещё тогда, когда мы жили на озере, а он его только написал, стоя в ботнике. Затем я лишь однажды в доме у хозяина перед нашей последней ночёвкой обмолвился об обещанном. После этого прошло столько времени. Я, конечно, помнил о том обещании, но не специально и без всякого умысла. Помнил, но ничего не ждал и не считал, что мне его должны отдать... А Владимир говорил хорошо, от души.
Ударил мороз минус двадцать пять градусов. «Пазик» сломался на По- чаинском съезде у Кремля. Пришлось до работы идти пешком. Лицо обжигает. Хорошо, что впервые в этот сезон надел дублёнку. Шапку как-то однажды уже одевал.
Только сегодня принесли корректуру. Потеряна уйма времени. Коломиец бы давно всё вычитал. Сходил и забрал макет у Геннадия Щеглова в Союзе писателей. Опять пешком. Показал его Алексею Марковичу, и тот сразу нашёл кучу ошибок. Правда, пришлось немного поспорить по поводу стихов Александра Шиненкова. Коломийцу они не понравились.
Домой приехали только в два часа ночи. Проснулся раньше девяти. Надо бы было попить чаю да лечь спать, а я пошёл в Союз писателей. Но быстро почувствовал себя страшно утомлённым. Позвонил А.А. Парпаре, чтобы тот от меня поздравил С.И. Шуртакова с 95-летием. Вчера это сделал Н.В. Офитов, сам я так и не смог дозвониться до Семёна Ивановича. И вот тот посетовал, что я не остался на его юбилей в Союзе писателей России на Комсомольском проспекте, уехал на похороны.
С Дмитрием Фаминским вывезли из типографии и его книги «Кладоискатели», и 38-й номер «Вертикали. XXI век». С Бора приезжал Кондра- тий Анатольевич Емельянов — поэт, перебравшийся в Россию из Тувы. Немного странный, очень много говорящий о себе. Тут может быть что- то и с психикой, какие-то отклонения. Он перенёс трепанацию черепа, удаление опухоли. Но мы вместе провели весь вечер, даже в кафе выпили по сто граммов водки под солянку. Оказывается, его родная сестра (поэт) замужем за писателем Романом Сенчиным. Матушка тоже жила в Москве, отец в Кызыле. Все литераторы. Всё остальное, о чём мне рассказывал Кондратий Анатольевич, я почти не запомнил. Сумбур трудно воспринять.
За последние дни дважды звонила заместитель директора областной библиотеки. Переживает, что, возможно, В.А. Шамшурин не сможет вести Рождественскую встречу поэтов у них в Белом зале. Пообещал ей, что при необходимости подменю. Сегодня пошёл. Жутко не хотелось этим заниматься, но был уверен, что Валерий Анатольевич придёт. И не ошибся. Встретились у гардероба. Жалуется на здоровье, что полный карман таблеток. Упрекнул меня, что ухожу, не остаюсь слушать местных пиитов.
А.А. Пафнутьев так и не пришёл. Болеет. Звонил несколько раз, извинялся. Мысли у Анатолия Ивановича самые грустные.
Николай Алексеевич Бондаренко вычитал некоторые завёрстанные для «Вертикали» материалы. Всё это вместе разобрали. Оказывается, он работал профессиональным корректором. Попробуем с ним посотруд- ничать. Хотя опыт (предыдущий, не с ним) подобного сотрудничества у меня не радостный.
С Сергеем Скатовым пошумели друг на друга. Мне хотелось, чтобы он помог в оформлении документов на губернаторский грант. Не всё только болтать о проблемах русского мира, надо хоть что-то для этого мира и делать.
Рагим Казиханов поздравил. Привет из Дербента. Из Москвы позвонил Николай Офитов. Кроме добрых пожеланий, ещё и известил, что журналы «Вертикаль. XXI век» Виктору Григорьевичу Калинину передал на выставке в ЦДХ.
Позвонил Николай Владимирович Чих. Давненько мы с ним не встречались. Сообщил новость:
— Разговаривали с Коломийцем (Алексей Маркович ненадолго ушёл из больницы — гной из лёгких ему ещё не откачали), вспомнили и о вас.
Пригласил его заезжать в Союз писателей.
Король с аппетитом выпил чашку рыбного бульона с хлебом и стакан красного вина, разбавленного водой. Он уже начал вставать из-за стола, когда вошел принц Конде с известной корзинкой.
— Один! Без свиты! Но почему? — Кажется, деспот ревнует тебя к старине Вателю. Это известие весьма озадачило юную даму: — Значит, любовь отменяется? — Почему? Ревность монарха лучший гарнир для любви. — Но я бы хотела немного перекусить. А вся еда на полу. — Ни в коем разе. забудем насмешки слона! (Собирает руины ужина в скатерть и выставляет узел на лестницу.) Отлично! (мулатке) — готовьте мадемуазель к любви. А мы найдем еще кое-что (открывает шкаф). так, маспен. пти пате и пти шу. о! есть еще пуплены, а в придачу — отменное фрикандо и бутыль красного россоли.
Послесловие
Смена политических и социально-экономических ориентиров в конце 1920-х гг. нанесла ощутимый удар по повседневному укладу городских обывателей Новосибирска. Усиление влияния государства на местную социально-экономическую жизнь неоднозначно воспринималось населением. С одной стороны, по замыслу властей, Новосибирск становился более «социалистическим» по характеру организации торговли и функционирования коммунальных предприятий, по планировке, новой многоэтажной застройке, системе советского медицинского обслуживания и прочим показателям. Облик города начинал меняться и под воздействием индустриализации.
На излете двадцатого века, в самом конце десятилетия, вошедшего в российскую историю под названием «лихих девяностых», в душе Николая созрело одно роковое решение. Нужна новая работа! Стезя врача- терапевта в поликлинике при всей своей напряженности оказалась весьма скупа не только на изобилие, но, подчас, и на обыкновенную сытость. Врачебная мудрость, гласившая, что при работе на одну ставку - есть нечего, а на две - некогда, рекомендовала трудиться на полторы. К совету этому Николай прислушивался не всегда и, полагаясь на нерастраченный еще заряд молодости и здоровья, частенько хватался за гуж двух, а часто и более чем двух врачебных ставок. Энтузиазм и какая-то романтическая настроенность, не угасавшая в Николае на протяжении всех девяностых, служили хорошим щитом от того, что казалось несправедливым. Но лишь до тех пор, пока касалось это лично его, в крайнем случае, жены, хлебавшей из дырявого бюджетного корыта ту же врачебную кашу без масла. Но не их новорожденного сына. Альтруизмом и подвижничеством ребенка не накормишь.
Говорили о многом. Отчего-то эти рассуждения Валерки остались со мной. Причем не о количестве женитьб, а о том, что вокруг любого человека сконцентрирован добрый десяток близких ему людей. Людей, с которыми возможна самая что ни есть настоящая жизнь. Долгая, трудная, трепетная. А по- другому разве бывает?
Корову Фрол Кузьмич держал до последнего: даже когда Полина Ивановна отказалась доить, сам стал обихаживать Марту. «Пока могу — буду!» — упрямо стоял на своем. Умер в одночасье.
В тот день у жены давление подскочило. Вызвали «скорую», приехала машина, укол поставили. Врач, дочь подруги Полины Ивановны, не сразу за порог смоталась, подождала, пока болящей полегчает, посоветовала недельки две в стационаре полежать, дала таблетки на всякий случай.
Медики уехали, а Фрол Кузьмич говорит:
— Не могу, Поля, горит все внутри! Горячим пламенем пылает!