Кечин глянул на него мельком, тот поправился:
Учайкин молчал. Он смотрел на этого — как тот потом представится — Кечина, а тот казался ему хорошим и — что самое ужасное — давним знакомым. Где же, где он видел эти крепкие бойцовские руки, принадлежащие наверняка пехотинцу. Где он видел. В первый же саранский день, когда Кечин проезжал около вокзала двадцать километров в час и неотрывным взглядом гипнотизировал армейцев; Учайкин тогда подумал, что они вереницей за его иномаркой потащатся.
Ситка произвела на новоприбывших американцев гнетущее впечатление. Она была совсем не такой, как прежде представлялось себе в Штатах: что-то экзотическое и красочное, вроде далёких портов Вест- Индской компании. Их встретил колониальный средневековый городок. С одной стороны - гора, с другой - жидкий подлесок. Замковая гора, на ней настоящий замок - «Баранова», в котором живёт князь Максутов, главный правитель. Это единственное сооружение из камня. Все остальные домики деревянные. Наилучшие - из кругляка, отёсанных колод, а бедные - из досок.
Современному любителю живописи имя Антощенко-Оленева мало что говорит, хотя его биографию в телеграфном ключе найти можно, частности, в Сети. Мне же в начале 90-х годов, когда ненадолго открылись всякие закрытые архивы, удалось подержать в руках «лагерное дело» Валентина Осиповича, и там было что добавить к уже известным фактам его жизни.
Антощенко-Оленев родился на Полтавщине в 1900 году. В автобиографии, имеющейся в «лагерном деле», он писал:
«Отец из крестьян - в 1905 году уехал в Петербург, на земляные работы. Я с 12 лет работал с отцом на кирпичном заводе, погонщиком на вагонетках, доставлявших глину на глиномялку.
На занятиях Валентин Осипович почти всегда молчал, его объяснения сводились к тому, что изредка он подходил к кому- нибудь из молодых (чаще других под «разнос» попадал я), и, постояв немного за спиной студийца, сам садился за его мольберт «править». Помню, мы рисовали большое гипсовое ухо. Мягкий прямой свет, всё в нежнейших полутонах, ничего контрастного. Валентин Осипович уселся грузно на моё место. «Ну что вы пишете, дорогой вьюно- ша?» - риторически вопрошал он и начинал размашисто поправлять не нравящееся ему место, при этом так портил работу своей пачкотнёй, что потом хоть заново начинай. Мужики только тихо посмеивались.
Сама того не подозревая, Александра Романовна сыграла некоторую роль и в моей мальчишеской судьбе, так что «индекс моих посягательств» (Аксёнов) склонился в сторону творчества. Вот какой нюанс. Гридасова, приехав в Магадан, поселилась сначала в отдельном домике с белёными снаружи стенами и номерной маглаговской мебелью внутри по адресу: ул. Горького,6. А мы жили рядом, на той же улице, но в доме № 7. Смешно сказать: «в доме» Это был барак-скворечник с крошечными квартирками, без воды, отопления, и все удобства на дворе. Соседи быстро узнают всё друг о друге, и до Гридасовой дошёл слух, что моя мама делает красивые вышивки. И в один прекрасный день она сама соизволила посетить нас (мои родители были вольными людьми).
Есть и еще одна социальная проблема: в некотором смысле, сегодня некому писать «Историю будущего», поскольку среди возможных футуристов нет «победителей», нет тех, кто считает, что будущие революции вознесут его.
Кто создавал образ будущего в ХХ веке, в эпоху модерна? Если говорить предельно обобщенно, его создавали городские интеллектуалы. Но именно класс городских интеллектуалов выиграл и численно, и с точки зрения «социальных лифтов» от происходящих в XIX-XX вв. трансформаций — от модернизации, индустриализации, урбанизации и т.д. Разбухание техногенной цивилизации потребовало массовой подготовки специалистов, технократ стал важнейшей фигурой в госаппарате и бизнесе, наука стала важнейшим источником экономического и военного могущества, влияние гуманитариев — писателей, журналистов, идеологов — резко усилилось благодаря технологиям распространения информации и массовой грамотности. Городские интеллектуалы были настоящими бенефициарами модерна, это был «класс победителей». И, по аналогии с известным принципом, согласно которому «историю пишут победители», прогнозы на будущее в ХХ веке также писали победители — причем писали их так, что положение интеллектуалов оставалось непоколебимым.
не рекомендуется из-за опасности передозировки кофеина), принимает внутрь 4 мкг 4-метилимидазола на килограмм веса, что практически безопасно (если оценивать опасность со стороны именно этого вещества). Даже если человек пьет очень много кофе и запивает его стаканами карамельсодержащих газировок, главной опасностью для здоровья такого человека останется не 4-метилимидазол, а переизбыток кофеина и сахара.
Другой компонент кофе с дурной репутацией, также канцерогенный и тоже продукт реакции Майяра — это акриламид (CH2=CH-C(O)NH2). Водорастворимый акриламид образуется при обжарке зерен, но чем сильнее прожарен кофе, тем меньше в нем акриламида. Сорт кофе тоже важен — в одинаковых условиях обжарки робуста дает вдвое больше акриламида в сравнении с арабикой. Так или иначе пять чашечек эспрессо из робусты средней обжарки содержат всего 4—7 мкг акриламида, и при таком потреблении опасным будет не акриламид, а кофеин.
Есть предположение, что кофеин может облегчать состояние людей, страдающих синдромом Альцгеймера. Сущность гипотезы в том, что блокировка рецепторов A2A ослабляет повреждения, которые вызываются бета-амилоидными белками. Действительно, добавление кофеина в рацион мышей, генетически модифицированных таким образом, чтобы у них развивался аналог болезни Альцгеймера, снижает в организме животных содержание бета-амилоидов («Neuroscience», 2006, 142, 4, 941—952; doi: /10.1016/j.neuroscience.2006.07.021). У людей четкой связи между потреблением кофеина и развитием болезни Альцгеймера обнаружить не удалось. Однако исследование, которое провел Марьо Эскелинен из Университета Восточной Финляндии с коллегами — в течение 20 лет они наблюдали 1409 людей с различным уровнем потребления кофе, — с осторожностью позволяет говорить о том, что 3—5 чашечек кофе в день снижают риск развития болезни Альцгеймера и других форм старческого слабоумия («Journal of Alzheimer’s Disease», 2009, 16, 1,85—91, doi: 10.3233/JAD-2009-0920).
Как они работают?
эксперименты in vitro с жировыми клетками человека (адипоцитами) показывают, что кофе в два раза повышает усвоение ими глюкозы. можно видеть, что на уровне организма это снизит содержание глюкозы в крови. до конца не понятно, какие компоненты кофе отвечают за этот эффект. как утверждает автор многочисленных исследований, посвященных различным аспектам влияния кофе на здоровье, и-фан чу, это точно не кофеин. с хлорогеновыми кислотами тоже не все просто — их концентрации в растворах, применяющихся в экспериментах, как правило, не коррелируют с активностью клеток. почему исследователям хочется найти в кофе вещество или вещества, регулирующие усвоение глюкозы, и узнать, взаимодействуют ли они с рецепторами инсулина, — излишне объяснять («Food Chemistry», 2011, 124, 3, 914—920; doi: 10.1016/j.foodchem.2010.07.019).
кислотой» называют только изомеры кофеилхинной.
Обработка кофейных зерен и их заваривание понижают содержание хлороге- новых кислот. при высокотемпературной обжарке кофе протекает множество химических реакций, в результате до половины хлорогеновых кислот, содержащихся в зеленых зернах, разрушается. оставшиеся могут гидролизоваться до свободных производных коричной кислоты уже в процессе заваривания, но может произойти и дегидратация хлорогеновых кислот с образованием их лактонов, также отличающихся горьким вкусом. определенное количество хлорогеновых кислот при обжаривании кофе вступает в реакцию майяра, образуя коричневые и очень горькие полимерные антиоксиданты — меланоидины. кроме того, реакция майяра, протекающая между белками и сахарами в составе кофейных зерен, приводит к образованию сотен важнейших вкусоароматических соединений, важных для формирования кофейного букета. к этим веществам можно отнести фураны, которые придают напитку сладкий карамельный аромат, и пиразины, присутствие которых отвечает за более сложные цветочные ноты.
Сапёры данной роты освоили это уже в процессе практики. Они могут уже самостоятельно руководить установкой батарей, строительством убежищ.
Большую практику приобрели по подрывным работам и по строительству дороги в скалистом грунте, где приходилось подрывать большое количество каменной породы и делать проходы (стр. 52).
[...] 21 декабря 1939 года по приказанию командующего КБФ была выслана ещё рота сапёр в количестве 72 человек с командиром роты Тимощук с задачей:
Высадка десанта в тыл противника и обеспечить инженерной разведкой данную десантную группу на материке.
[...] Усиленно готовились [...], учёба по сборке паромов на воде и на суше [...].
Высадка «десанта» под огнём противника, нахождение мин при помощи миноулавливателя, подрывание огневым и электрическим способом, обнаруживание противодесантных препятствий.
Вывод: бойцы получили богатый опыт в отношении переправы грузов в морских условиях и по установке батарей. Личный состав на опыте убедился, что значит сапёр-моряк.
[...] 17 октября по приказу КБФ взвод сапёр в количестве 35 человек под командованием младшего лейтенанта Тарасова был направлен в Эстонию. Задачи: произвести высадку авиачасти, перебазирующейся на о. Даго, переправить на паромах личный состав, весь боевой запас.
Подготовка к операции производилась на корабле. Тренировались в сборке парома на суше, на корабле, на воде.
Начало военных действий с Финляндией
А пока - мирное время, передышка после Финской. Мельников пишет и 20 июня 1941 года отправляет в штаб Ижорского укреплённого сектора Отчёт о деятельности Отдельного сапёрного батальона в этой войне за период с сентября1939 по март 1940 года.
Публикуем здесь этот отчёт с некоторыми сокращениями, сохранив особенности письменного языка комбата, его стилистику, пунктуацию и ор
фографию. Ранее этот материал нигде не публиковался. Это архивное Дело никто после войны не открывал.
Маша, дедушка и собака Жучка жили в большом доме на краю деревни, рядом с лесом. Дедушка был знахарем. Он лечил травами и отварами людей и домашних животных. Однажды Жучка прибежала из леса, уцепилась за край Машиного сарафана и начала тянуть на тропинку, ведущую в лес. Пришёл дедушка, посмотрел и сказал: «Иди, Машенька, за Жучкой. Видно, беда какая-то в лесу стряслась».
Её привели на длинной цепочке, и она смело вошла в квартиру. Смешно косолапя, виляя местом, где у неё должен быть хвост, обошла комнату, обнюхала всех, кто в ней был. Потом ткнулась мне в ладошку, шлёпнулась у моих ног и положила на них свою мор- датттку. Почему-то выбрала меня. В тёплой шубе ей было жарко, она начала часто дышать.
В коридор вошла компания любопытных.
Мы с азартом строили планы на завтрашний день. Вот только почему-то Валька Курощуп, сославшись на неотложные дела, от поисков клада наотрез отказался. Он не хотел искать счастье и сослался на занятость. Но нас это не насторожило. Теперь Федька, уверенный в удаче, со штыком в руке, стал нашим предводителем. Идя во главе ватаги, он торжественно вёл нас домой.
Страж колхозных дворов, шестидесятилетняя, сухая, истомлённая постами, бабка Агафья в это время была на своём неизменном посту у коровника. Она увидела надвигающиеся от кладбищенского леса неясные силуэты, и сердце её захолонуло.
У страха глаза велики. Заклацали мы зубёнками, по телу мурашки побежали. Мы не знали, что с нами дальше будет. Поэтому жались к Курощупу, и каждый из нас норовил протиснуться в серёдку ватаги, холодея сердцем.
7 апреля 1996 года, Сомино ЦЕНЫ
|
Напрасно те, кого называют красно-коричневыми, носят на демонстрациях портреты Ленина. Настоящие наследники большевиков не они, а нынешние демократы. |
Разумеется, промышленность они не восстановят, войну не выиграют, но зато власть, как и заповедали большевики, добровольно никому не отдадут.
И простому народу жизни при них уж точно не будет.
Творог стоит уже 30 тысяч рублей килограмм, сметана - 11 тысяч, картошка - полторы тысячи. Пол-литра «синопской» водки - 22 тысячи. Пачка индийского чая - 3 600 рублей, банка растворимого кофе - 7 100 рублей.
12 апреля 1996 года, Санкт-Петербург
ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ ПАСХИ
|
Вербное воскресенье... Ездил с отцом Геннадием Беловоловым в Сомино. |
Шестьдесят лет назад в этом селе сбросили с церкви апостолов Петра и Павла колокола. Самый большой колокол, ударившись о каменные ступеньки церковного крыльца, разлетелся вдребезги.
Теперь «чуткая натура» г-жи Любарской откликается всякий раз, как только раздаются голоса о «деятельности» Маршака. Откликнулась она и на повесть Коняева.
«Как бы ни относился Н. Олейников к Маршаку, как бы ни расходились их литературные пути, Олейников не мог этот спор сделать достоянием застенков НКВД... Этого не было, потому что не могло быть», - раздается ее истерический голос («Невское время», 24.08.1995 г.)...
Эстафетную палочку Любарской перехватывает А. Рубашкин и впопыхах сообщает, что «автору повести больше всего не нравится в Маршаке его... имя и отчество» («ЛГ», 6.09.1995 г.).
|
Л |
итургия преждеосвященных даров в церкви Спаса Нерукотворенного Образа.
Причастился.
Вечером ходил в «Народную правду».
Виктор Георгиевич Долгов объявил, что возобновляется выпуск «Народной правды» и направление не меняется. По-прежнему мы будем выступать против Ельцина, против Собчака, против Чубайса, против Гайдара.
- А за кого?
- У нас же «Народная правда». За народ, разумеется!
Ему начали задавать вопросы, и выяснилось, что деньги на газету пока имеются только на период избирательной кампании, а дальше видно будет.
Я хотел было в шутку предложить поменять название газеты на «Электоральную правду», коли у нас и оппозиции народ только на время выборов нужен... Но промолчал.
Чего говорить, если другой оппозиции у нас, похоже, все равно не будет?
27 марта 1996 года, Санкт-Петербург
ПОЧЕМУ Я ПЛАЧУ, ШУРА?
Слушая академика Золотова и поглядывая на другого академика — Астафьева, мне становилось муторно и тяжко оттого, что такой я маленький в большом мире познания, не дорос, не домыслил, не дочитал, не приблизился хотя бы на йоту до этих больших и умных людей, обладающих глубинным и возвышенным мышлением, и я, мизгирь, сижу рядом с ними, слушаю, внимаю, да ещё осмелился во «дворец» свой домашний в гости пригласить. Да ещё чего-то вякаю, изображая из себя умного, невесть какого грамотея, на самом же деле в большом мире слов овладевшего знаниями начальной школы.
Не был я удовлетворён своим положением. Меня всё время томило какое-то беспокойство, мне всё больше слышался голос, останавливающий меня в своих намерениях работать больше, совершенствовать себя, дерзать, читать, учиться дальше, постигая мудрость умных мужей. Возможно, не туда меня жизнь завела, не то ищу, не о том думаю.
. И, пожалуйста, не тратьте время, слова и энергию на всякие политические дискуссии и споры. Они у нас стали чем-то вроде наркотиков. У нас старухи в магазине и у колодца спорят. Бомжи тоже политиками стали. Дома исходят от споров дымом. И думаю, что если мы себя от этого избавим, то сбережём какую-то часть своего здоровья, нервов, а главное — сбережём время. Пожалуйста, как-то настройте себя на такой лад: поговорим о том, о чём разучились говорить... Общайтесь, пожалуйста!
Это было будто вчера.
Осень 2000 года. Подъезжая к Красноярску, я печально смотрел по сторонам. На обочинах дороги лежал снег, деревья хмуро смотрели на меня. И что бы волноваться, когда я не организатор «Литературных встреч в русской провинции», а всего лишь участник, один из многих приглашённых писателей России? Думая о предстоящем открытии литературного праздника на родине классика русской литературы Виктора Петровича Астафьева, в Овсянке, молил Всевышнего, чтобы наладилась погода, засветило солнце над родной мне уже деревней, осветило радостным лучом библиотеку-музей и не испортило предстоящего праздника.
С осени я ушёл в тайгу, надеясь по возвращении известить Виктора Петровича о своём приезде и уж после вместе податься в «Красноярское Загорье». Но Виктор Петрович по своей забывчивости перепутал обусловленный нами месяц поездки и, в надежде на мой скорый приезд, один в ноябре уехал в санаторий. Об этом мне по радиостанции сообщили друзья. Мол, Астафьев тебя ждёт. Они же в спешном порядке вывезли меня вертолётом из тайги. А через несколько дней я уже был рядом с Виктором Петровичем.
Дома же ждало меня от него письмо:
Из зоологических уроков смешно, но запомнился имевший некоторое отношение ко мне настоящий гимн кукушке, воспетый Ниной Ивановной. На примере ее аппетита она объясняла взаимосвязь в жизни природы: оказывается, если бы кукушка не подкидывала свои яйца в чужие гнезда, а высиживала бы кукушат, то в это время погиб бы урожай зерновых и пострадали бы деревья в лесу, так как одна кукушка в неделю съедает свыше 10 тысяч ядовитых волосатых гусениц, от которых умирают другие птицы! Запомнила же я это из-за того, что искренне огорчилась: «Фу-у! Какая жаднющая птица, хоть и полезная! Что же папа придумал меня звать ее именем, неужто из-за моего аппетита? Но он же у меня совсем не такой!!!» И даже успокаивала себя: «Да нет же, это просто из-за рифмы «Лидушка-кукушка», раз он так подписал мне две цветные фронтовые открытки из Германии». Но кукушиная прожорливость как крайне неприятный и вполне возможный аналог моему аппетиту все же врезалась в подростковую память.
Полной противоположностью нашей сверхстрогой классной руководительнице и «русачке» казалась нам тогда Г.П.Балковая, наша всеобщая и неизменная любимица. «Галына Петривна», будучи проводником в мир «украiньскоi мовы и лтаратуры», даже внешне очень отличалась от всегда нарядной и крайне загадочной Прасковьи Петровны. Доброту и понимание, казалось, излучали не только ее прищуренные близорукостью голубые глаза и все миловидные черты лица, но и каждая прядь и каждая деталь ее перелицованного и аккуратного ежедневного костюма, припав к которому, потом изливала душу не одна из моих одноклассниц. Галина Петровна никогда не делала тайны из того, что после гибели мужа на фронте она растит «двох хлопчикив, самэ такых, як вы, що тэж завжды бажають систы на шию батькам, та ще й дрыгаты нижкамы».
Мое обращение к началу средней школы невольно всколыхнуло в памяти чувство разительного отличия ее от школы начальной, которое было похоже на революцию детского сознания. Вспоминая об этом теперь, понимаю: как бы ни слабо был связан ученик с первым учителем, как бы ни велик был класс, какие бы отношения у них ни складывались, пятиклассник ведь переходит от одного типа педагогического процесса к другому, от учительского одноголосия к полифонизму, когда театр «одного актера» сменяет целая их труппа. А если прав Д. Писарев, что в воспитании все дело в том, кто воспитатель, то как может не совершить переворота эта огромная перемена в повседневной жизни растущего человека?
Не мудрено, что я, во-первых, ощутила какое-то облегчение, освободившись от абсолютизма в оценках и суждениях, от привычной монополии на правду со стороны нашей единственной учительницы первых четырех лет. Если я еще не понимала
Они смотрели на Оку — Василий Андреевич и его чудесный дом. На втором этаже итальянское окно в половину центрального сруба — овалом, под ним такое же большое — прямоугольником, по два строгих окна стражами по сторонам. Дом света.
Окна смотрели в необъятные просторы земли и неба. Ока в оправе кудрявых ветел, будто серебряная речь, — сказание о богатырских временах.
— Господи! Куда же это я от такой красоты! Дом был пока что пуст, без печей — без домового, стало быть. Василий Андреевич огорчился. Все затеяно ради материнского тепла, коим его обделили в младые годы. И что же! Дом заполнится жизнью, когда он будет в далеких нерусских краях, а матушке — пусть хозяйкою, коротать здесь дни, как и в Мишенском, без сыновнего попечения.
Поспешил к Екатерине Афанасьевне. Они теперь соседи, но разлука грядет, Боже мой! — на добрых семь лет. Три года — на путешествия, четыре — на журнал в Москве ли, в Петербурге...
Ну или, может, вношу толику хаоса туда, где все упорядочено! Ха-ха-ха!
- Ты сказал, что тебя послал другой "Я", который? - напомнил Саша.
- Да. Я мотался себе по нашлёпанным Саной реальностям и всевозможным отражениям, вносил свои пять копеек там, где надо было, и, такой, вдруг натыкаюсь на одно из твоих "Я", страдающее по той Сесилии. Я быстро оценил, что в том э-э... секторе конкретно плющит все твои "Я", и подсказал тому тебе, в чем дело. Ну, ты всегда ты, сколько бы вас ни было. Ты знал, что есть миры, где ты ощущаешь другие реальности, поэтому попросил найти того себя, кто может все исправить. И я нашел тебя.
- И с чего ты взял, что я все исправлю?
- Меня принесло конкретно в твой шкаф, Сашка. Значит, это ты. Другого тут не дано, ха-ха-ха! Здесь реальность содержит какие-то благоприятные вероятности, что и ты окажешься посообразительней, и Сана меня не прибьет, ну и все такое.
- Фигня какая-то, - пробормотал Саша.
- Не могу сказать все - это создаст некоторую предопределенность, - хрипло вздохнул зубастик.
- Что? Какая, в баню, предопределенность, если все это уже случилось в другом мире? Нафига ты тут вообще нарисовался? В том мире тоже надо кого-то спасать? Я завязал с этим, мохнатый. Впрочем... я хочу ее вспомнить. Что за на фиг, у меня лишь Лаура порождала такие сильные чувства. Эта белобрысая девчонка... Сесилия... Я прям, как будто, по ней страдал.
- Ага, очень, - закивал зубастый.
- Это так неожиданно для меня, натурально какой-то аттракцион! Я страдаю по девушке - супер!
Монстрик потер лапки:
- Во-во. В этом все и дело. Та реальность схлопнута Саной - она нашла, что все это зашло не туда и какая-то фигня. Поэтому - бам! - монстр хлопнул лапками: - Она свернула всю эту историю.
- Ну-ну, давай без оскорблений, парниша, - зубастик крякнул и почесал толстую ногу. - Черт, не так просто объяснить, что я такое. Я не знаю, насколько хорошо тебя обучила Сана, вдруг ты начнешь визжать, как девчонка, и бегать от меня, если узнаешь правду?
- А? Ты что переодетое лох-несское чудовище? Или моя тетя из будущего? Расслабься, покемон, я уже такого насмотрелся, меня, вряд ли можно чем-то удивить.
- Ну, скажем так, я просто враз возникшее создание, которое путешествует по мирам. Не курю, не пью, тащусь по советским мультикам, летаю туда-сюда, смотрю, кому и где пригодиться моя беспредельная сила.
- Беспредельная?
- Да, паренек, могу практически все. Ну как Сана. Я бы даже сказал, моя магия в пропорциональной зависимости от ее вероятной мощи... Не слишком заумно выразился, а, физик-мальчонка? Ну, это такой межпространственый закон Вселенной. Сечешь?
- А Сана тут причем? - спросил Саша, прищурившись.
Да что ты меня допрашиваешь?! Могут быть маленькие личные тайны у волшебного зверя из шкафа, нет? Знакомы мы с ней. Понял да? И она меня недолюбливает, потому что я так же силен, как она, и, бывает, лезу в ее дела.
Саша задумчиво его разглядывал, потом спросил:
- А почему у тебя имя, как у персонажа из комикса?
- А тебя колышет? Как хочу, так и называюсь. Может, ты хочешь познакомиться с Джованни?
- Каким еще Джованни?!
Ремарк у романтичной Пат приоткрывает только плечо в лунном свете, а у Хемингуэя поэтичная Мария всего только свежая, и гладкая, и молодая, и совсем новая, и чудесная своей обжигающей прохладой, — конкретных физических признаков почти нет.
Хотя мы вроде бы далеко ушли от древних греков, готовых прощать преступления ради красоты тела, но в литературе, даже «реалистической», под маской «правды жизни» мы по-прежнему хотим красоты, защищающей нас от слишком уж унизительной правды. И за эту красоту способны простить очень многое.
А поскольку в романе можно выражаться менее ответственно, дальнейшие размышления я отдал героине уже упоминавшегося романа «Свидание с Квазимодо».
«Столы в библиотеке были обычные, аудиторные, но разложить на них удавалось целые миры. И в этих мирах ужаса и отчаяния было сколько угодно и даже неугодно, но в них не было мерзости: слово было еще чище мрамора. Эти хитрецы, писатели, и смерть умудрялись изобразить красивой. „Соловьи, умолкшие во время стрельбы, снова защелкали“. „Я видел, как изменялось лицо Пат. Я не мог ничего делать. Только сидеть вот так опустошенно и глядеть на нее. Потом наступило утро, и ее уже не было“. Юля до неприличия долго и громко сморкалась, уткнувшись в развернутый платок, чтобы не разрыдаться на весь читальный зал. Но если бы она в реальности присутствовала при умирании, все слезы и горло мигом бы перехватил ужас. И не один только ужас — отвращение.
И смерть Андрея Болконского происходит без всяких судорог и выделений — Толстой срывает далеко не все и не всяческие маски. В кино же вместо смерти показывают то облака, то нечто неясное, но смерть на помойке с судорогами и скулящими звуками решился из великих показать едва ли не один Вайда. А если бы это продолжили многие, зрители и даже критики быстро бы положили конец этой инфляции, объявили бы: он пугает, а нам не страшно — именно потому, что в трагедии ужас непременно должен смешиваться с восхищением, а не с отвращением.
У меня есть серьезное подозрение, что наше представление о высокой красоте возникло через какие-то религиозные, мистические учения, стремящиеся возвысить нас над нашей материальной, бренной природой, а не выработались эволюцион- но, путем отбора наиболее приспособленных — уж очень она ни для чего не нужна, красота. Ни для продолжения рода, ни для охоты, ни для здоровья.
«Такая страшная, сверкающая красота!» — кто бы из кинозвезд мог сыграть гоголевскую мертвую панночку? Софи Лорен, Элина Быстрицкая? Такой красоты просто нет в природе, реальная красота не пугает и не сверкает. И как ни красива Джина Лоллобриджида, она далеко не дотягивает до той Эсмеральды, чья красота заставила умственно отсталого горбуна бормотать не лишенные очарования стихи.
А если даже взять наших великих моралистов — Достоевского, Толстого, для которых вроде бы важнее всего душа, то у Достоевского без роковых красавиц просто и сюжет было бы не запустить. Увидел бы Мышкин портрет дурнушки — и что? И если бы от любви к обычной женщине стал сходить с ума Рогожин, нам потребовались бы какие-то сложнейшие мотивировки. И если бы обычная женщина, пусть даже миловидная, бросила деньги в огонь, это было бы далеко не так красиво — вот героиня моего романа «Свидание с Квазимодо» и мучается оттого, что красивые истории могут происходить только с красивыми женщинами. И пусть Толстой в своем эстетическом трактате прямо настаивал, что, стремясь к красоте, мы удаляемся от добра, что этическое и эстетическое — два конца одного коромысла: чем выше одно плечо, тем ниже другое, — и все-таки, не будь Анна Каренина столь красивой, влюбился бы в нее Вронский с первого взгляда? А то, что Толстой любит и понимает жертвенную Долли, еще не означает, что он считает ее такой же красивой, как, скажем, казачка Марьяна.
Разница, впрочем, лишь в том, что их цвет меньше режет глаза. Вдоль дороги стоят дома из красного кирпича. Некоторые отштукатурены, огорожены сеткой или деревянным забором. К домам жмутся сараи, загоны, конюшни, амбары и жестяные бараки. Перед некоторыми из них сидят люди. В основном это мужчины с сигаретами в зубах. Кажется, что они немые. Они не делают резких движений, сидят в позах, к которым привыкли за долгие годы. Палящее солнце им не помеха. Они не прячутся в тень. Может быть, потому что их лица и так напоминают сушеные помидоры. У их ног лежат собаки с вываленными языками, тяжело дышат. Смотрят на дорогу, затем отводят взгляд в сторону степенно вышагивающих кур, роющихся клювами в пересохших гумнах. Машина то и дело резко тормозит возле очередной разваливающейся остановки. Небольшое строение с разбитыми бетонными стенами и дырявой крышей, над которым вдоволь поработали дождь, снег, солнце и непоседливые руки местных подростков, медленно распадается на части. Собственно, не очень понятно, почему водитель останавливается именно здесь. Куда приятнее было бы выйти совсем в другом месте, под широким тенистым деревом, защищающим от солнца. Хорошо бы снести все эти бетонные остановки, думает женщина. А деревянные сжечь. А пока что на каждой выходят люди. По несколько человек, редко по одному.
От жары стенки микроавтобуса буквально плавятся изнутри. В небольшом тесном пространстве, прижавшись друг к другу, сидят люди. Восемь неудобных узких двухместных камер, принявших облик кресел из кожзаменителя. Это слева. Справа немного посвободней - там находятся индивидуальные сиденья. Правда, между ними всюду стоят люди. Большие квадратные окна машины плотно закрыты. Воздух поступает разве что через приоткрытый небольшой пластмассовый клапан под потолком, имитирующий форточку.
Не хочу бюста в парке,
чтобы рано или поздно не появились на нем чужие знаки символы послания, нанесенные черной красной коричневой красками.
Не нужно сайта в Интернете, чтобы неизвестные люди оставляли там комментарии к собственной болезни безумию ненависти.
Какая из меня «Мать Восточной Пруссии» и «Мать Королей» - я даже не феминистка,
я не отправляла ни детей, ни стихи ни на войну,
ни на массовые похороны,
и другие не отправляли их туда от моего имени,
и долго я наблюдала
дочерей, прекрасных и работящих
веселых и грустных, живая нормальная жизнь.
я не прославляла никаких гитлеров сталиных,
никаких вождей генералов,
я не принадлежала ни к одной партии,
я не сделала карьеры,
я ни о чем не жалею.
Промазал. Сплюнул от досады. Попал на берцы Бурикова. Присел. Вытер слюни перебинтованными пальцами. Выпрямился и... провел растопыренной пятерней по бритой голове, как будто зачесывал волосы назад. Это был условный знак между ним и Ракитянским, который они применяли с детства. Означал «продолжай, подыграю».
Ракитянскому дали, что просил. Но сначала приставили пистолет к его виску и взяли на прицел Бурикова и Огрызкина.