Подписавших международное соглашение 1921 года, по которому Аландские острова объявлялись нейтральной демилитаризованной зоной. Швеция потребовала также одобрения проекта со стороны СССР, хотя он не входил в число стран, подписавших соглашение. Маршал, приложивший столько усилий для создания финляндско-шведского альянса, возражал, он догадывался, что за этим последует: СССР потребовал права контроля над укреплениями и размещением войск.
В мае 1939 года Молотов, только что сменивший Литвинова на посту наркома иностранных дел, заявил: «Строительство укреплений на Аландских островах затрагивает в большей степени интересы Советского Союза, чем Швеции». Конечно, Стокгольмский проект возможно было осуществить и без согласия СССР, но шведское правительство не решилось на это.
В стратегическом отношении Аланды не имели для СССР, как и для Германии, решающего значения — достаточно посмотреть на карту: острова эти находятся в стороне от входа в Финский залив и не могут препятствовать продвижению флота вглубь него. Скорее всего, в этом вопросе для Москвы важно было иметь возможность давления на Финляндию: Давление это становилось все более ощутимым. Уже с весны 1938 года Москва через своего дипломатического представителя Бориса Ярцева прощупывала почву, предлагая Финляндии свою военную помощь на случай, если Германия попытается использовать страну как плацдарм для нападения на СССР. Если уж выбирать между двух зол, то Германия представляется более надежным союзником даже Маннергейму — отнюдь не германофилу. Он видит реальную расстановку сил на тот момент и понимает необходимость и неизбежность для Финляндии выбора: «Поскольку мы решили придерживаться нейтралитета, опасно письменно высказываться иначе, ежели мы не хотим, чтобы наши слова звучали столь же сомнительно, как некие заявления господина Адольфуса. Если нас против нашей воли втянут в мировую войну, нужно позаботиться, чтобы встать на сторону победителя, а не побежденного, и правильный выбор предполагает, что мы будем держать голову холодной, а не отдадимся во власть эмоций. Не забывай про выбор 1918 года, который делался все же в конце мировой войны»[1].
Удивительно все же, что у маршала даже в такие тревожные времена хватало досуга и сил на продолжение дружеской переписки любезной болтовни с дамой. Петербургская светская закалка?
[1] Из письма Бертелю Грипенбергу от 31 мая 1939 г. См.: Mannerheim G.
