Культура.

Мы с азартом строили планы на завтрашний день. Вот только почему-то Валька Курощуп, сослав­шись на неотложные дела, от поисков клада наотрез отказался. Он не хотел искать счастье и сослался на занятость. Но нас это не насторожило. Теперь Федь­ка, уверенный в удаче, со штыком в руке, стал нашим предводителем. Идя во главе ватаги, он торжествен­но вёл нас домой.

Страж колхозных дворов, шестидесятилетняя, су­хая, истомлённая постами, бабка Агафья в это время была на своём неизменном посту у коровника. Она увидела надвигающиеся от кладбищенского леса не­ясные силуэты, и сердце её захолонуло.

• Ой-ой-ой!.. Сусе Христе, спаси и сохрани,— закудахтала она испуганно, пятясь к коровнику.— Покойники подымаются... Сусе Христе!... Ой-ой-ой... Чо деется-то, Господи! Чо деется.

К несчастью, Федька вырядился в белую холщо­вую рубаху. Подслеповатой бабке Агафье показалось, что это покойники в белых саванах. Они направля­лись в её сторону, растопырив костлявые руки. Страх сковал все члены старушки.

• Сусе Христе! Сусе Христе! — взвыла она лихо- матом, беспрестанно крестясь и пятясь.

Она в отчаянии попыталась стремглав ринуться в деревню, но её ноги онемели. Упав на колени, бабка Агафья вознесла к небу руки:

• Сусе Христе, спаси и сохрани мя, грешную. Диявол меня попутал, ташшила без чуру ночной по­рой колхозных курей. Сусе Христе. Не стану больше брать чужие яички. Сусе Христе, спаси и сохрани мя, непутёвую. Сусе Христе, пошшади старую, не­мощную рабу Твою. Я ить внучаткам, внучаткам таш­шила. Оне, внучатки-то мои, ить совсем маленьки. Пропитанье им надоть. Брала грех на душу. Каюсь, каюсь, грешная, увязла в грехах. Сусе Христе, ми- лостливый. Каюсь, каюсь.

Бабка Агафья ещё бы каялась, призывая во спасе­ние Господа, но ей стало худо, язык онемел. И она, без­звучно открывая рот, упала ничком в навозную кучу.

Утром тревожный слух разлетелся по всей дерев­не: бабку Агафью ловили покойники, и её чуть не раз­бил паралич. В колхозной конторе ржали мужики. Они, бесстрашно ходившие на медведя, не верили в приви­дения. Деревенские бабёнки, перепуганные слухами о поднявшихся на кладбище покойниках, для острастки нечистой силы принялись углями малевать входные двери и оконные рамы, нанося крестики. Председатель колхоза, стуча кулаками по расшатанному столу в кон­торе, крыл матом всех, кто попадался под горячую руку:

• Я вам покажу привиденья! Шта, привиденья изрыли всё поле, как свиньи рылом? Чо тепереча я буду сказывать в районе? Привиденья помешали по разнарядке сдать картошку государству? Обхохочут меня тута жа и в шею турнут план тот делать. Имя там, наверху, всё до лампочки. Скоко нервов и крови мне энта разнарядка стоит. А вы, жеребцы, чо гогочете? Ишь, весело им! Опеть, поди, к лагуну с медовухой приложились? Вы у меня ишшо не так запоёте. Я прав­ду всё одно распознаю. Ишь, привиденья! Покойники у них из могил поднялись! Обормоты... Кровопийцы... Вы у меня вот тута,— председатель гневно хлопнул ру­чищей по своей короткой шее.

Да так хлопнул, что сам сморщился и очумело плюхнулся на табуретку. Табуретка, треснув, развали­лась, и он во весь рост растянулся на щелястом полу.

• Будет, Иван Матвеевич, хорош лаяться,— не унимались мужики.— Фельшара из города вызывай. Надо спасать бабку Агафью. При смерти лежит вона, сердешная. А ты картошку пожалел. Лучше бы на па­секу за медовухой кого турнул, выпили бы за упокой души бабки Агафьи. Мы бы потом быстро разобра­лись, откель объявились энти привиденья. Ха-ха-ха.
• Она чо, уже упокоенная, бабка Агафья-то? — остепенился председатель.
• Пока ишшо дышит. Но мало ли чо?.. К вечеру может окочуриться. Всё в руках Божьих,— притворно вздохнул хитрый седой Евдошенька.
• Оно так — мало ли как! — подтвердил вёрткий Кирюшка, поводя большими, мутными с перепоя гла­зами.
• Замолчь потешаться над опчей бедой,— при­крикнул, топнув ногой, председатель.

Кто-то из колхозников подсказал, что бездомный Валя Шимов ночует в курятнике и он, возможно, ви­дел этих «покойников».

• Подать мне Курошшупа,— заревел председа­тель.— Живым аль мёртвым, но притащить в контору! Иначе ваши дурные башки посшибаю и вместо кар­тошки сдам на заготовки. Хде Курошшуп?.. Ихде, вас спрашиваю?

Скоро исполнительные мужики, чтобы угодить председателю, нашли и притащили Вальку в контору. Очень уж им хотелось побыстрее разобраться с этим переполохом в деревне и улизнуть на пасеку, где их ждала хмельная медовуха.

Валя под натиском председателя Ивана Матве­евича сдрейфил и без утайки выложил всё, что знал, о «привиденьях» и кто был на колхозном поле.

Скоро «привиденья» в полном составе предстали перед судом председателя. Затем их турнули в сельсо­вет. А в довершение «судебного процесса» следствие велось уже у каждого в доме.

Отчим, захлестнув несколько раз на кулачище ре­менную супонь, поднёс её к моему носу:

• Вот, видал? Забыл, чо ли? Я те покажу, пакост­ник, привиденья. Я те заставлю нюхать, а потом сти­рать вонючие низики бабки Агафьи. До чего, ироды, довели старушонку! До умопомрачения довели, огло­еды. Это ж надо придумать! Откель стоко прыти? Луч­ше бы дома таким разворотливым был. Ишь, привиде­нья...
• Чо искали-то в колхозной картошке, сынок? — жалостливо спросила меня мама.
• Счастье.— ответил я, растирая кулачишком по грязным щекам слёзы.
• Счастье?! — удивилась мама.— Где ужо най­дёшь ево, счастье-то, сынок? Его извека не бывало у нас. Всё мантулим в колхозе, а просвету не видно. Хоть бы тебе оно, счастье-то, когда улыбнулось. Землю ло­патой копать — не много ума надо. Ты лучше в школе учись справно. Может, и найдёшь тогда счастье-то своё...

Мама, обхватив голову руками, упала ничком на деревянную койку, горько зарыдала.

Отчим нервно швырнул супонь в угол. Сопя, вы­шел на улицу, сильно хлопнув дверью. Дом вздрогнул.

Осенью наши родители всей деревне собирали картошку, чтобы сдать в колхоз. Своей не хватало. Просили у добрых людей под новый урожай.

Где оно, счастье? Зарыто ли глубоко в земле? А мо­жет, оно уже давно мною найдено? Ведь искал я его в добре к людям, в постоянной и кропотливой, порой до умопомрачения, работе. Но счастлив был, что изнури­тельная работа приносила мне удовлетворение.

А может, счастьем и была та звёздочка детства, которая сверкала на небе в ту далёкую летнюю ночь? Она, звёздочка, обворожила меня, заложила в сердце первозданное начало. Вела и не гасла, освещая мой путь радужным и неистребимым светом.

Придёт то время, когда моя душа вознесётся к небу и сама станет звёздочкой. Замрёт, застынет в неподвижности, ожидая с нетерпением новой жи­винки ли, толчка ли, чтобы снова вспыхнуть, ожить и радостно опуститься на землю, воплотившись в ново­рождённом младенце. И он, окрепнув и прочно встав на ноги, возьмёт в руки ручку и бумагу и допишет те слова, которые я не досказал, не додумал, не нашёл, не дописал.