Прошка Дванов, приводя в Чевенгур пролетариев и «прочих», оставлял их где-то во внесценическом пространстве. На сцену, в полуразрушенный храм, где, собственно, осуществляются действия новых благодетелей человечества, вводил «прочих» Старик. Словно бы Хоз, вечный странник, обещавший вернуться, сделал это. Лет ему поболе, чем 101 год Хоза. Длинная, ровная седая борода, рубаха-балахон-хитон в пол, высокий посох, степенность шага. Значительность. Несмотря на принадлежность к босякам — «прочим», которые в спектакле будут покраше самых закоренелых пролетариев. Он — их поводырь. Зрячий среди слепцов. Библейский пророк? Моисей? Ной? Бледный праведник, во всяком случае. Он замирал в раме храмовых ворот, трижды широко крестился и только после входил в сакральное пространство, загаженное ревкомом. За Стариком валом наваливались сюда «прочие».
Это была «масса масс», плотная, тесная группа, то ли босховские, то ли брейгелевские персонажи, живые мертвецы в исподнем, с белыми глазами и лицами. «Соберем массу — и легко ее взять». Как писал поэт: «Насилье — отец массы, Несправедливость — ее мать». Мизансцена полуобморочных, полуспящих, наваленных друг на друга тел напоминала «пейзаж после битвы». Старик после «тихого поединка» с Прошкой Два- новым «воскрешал» их, заставлял проснуться, выйти на свет из этого гиблого места. И когда все «прочие» выходили-выползали вон, он захлопывал плотно ворота, оставляя ревко- мовцев наедине с темнотой. Как щитом защищал мир от нее и от них. О «тихом поединке» чуть ниже. Почему же — гиблое место?
Вот монолог Прошки:
«Пролетариат, сын отчаянья, полон гнева и огня мщения. И этот гнев выше всякой небесной любви, ибо он только родит царство Христа на земле.
Наши пулеметы на фронтах выше евангельских слов. Красный солдат выше святого.
Ибо то, о чем они только думали, мы делаем. Люди видели в Христе Бога, мы знаем Его как своего друга.
Не ваш Он, храмы и жрецы, а наш. Он давно мертв, но мы делаем Его дело — и Он жив в нас».
Прошку играл Сергей Сосновский. Незабываемый Коровьев в свите Воланда, здесь Сосновский был серьезным, самым серьезным представителем той же свиты. Это вовсе не мелкий бес. Он чеканил слова и формулы новой религии пролетариата и его вождей с сознанием истины в последней инстанции. Царство Христа на земле основано гневом. Христос «перелицовывался». Бог есть огонь мщения. Прокофий у Сосновского делал «дело гнева»: идеологически оформлял, идейно организовывал рай на земле. Управлял «могуществом черной магии мысли и письменности». Пиюся-палач тут — лишь исполнитель воли не столько Чепурного, сколько Прокофия Дванова. Пожалуй, своеобразное отражение пары Иван Карамазов — Смердяков.
«Больше всего Пиюся пугался канцелярий и написанных бумаг — при виде их он сразу, бывало, смолкал и, мрачно ослабевая всем телом, чувствовал могущество черной магии мысли и письменности». Идеологическую платформу организованного в Чевенгуре второго пришествия «сооружал» Прокофий. Второе пришествие здесь — расстрел. Чепурный понюхал табак и поинтересовался одним: почему Прокофий назначил второе пришествие на четверг? «“В среду пост — они тише приготовятся”, — объяснил Прокофий».
Прошка ясно понимал, что «душа нынешнего человека так сорганизована, так устроена, что вынь только из нее веру, она вся опрокинется и народ выйдет из пространства с вилами и топорами и уничтожит, истребит пустые города, отнявшие у народа его утешение». «Тише приготовятся» у Прокофия выдает его страх перед восстанием народной души, перед «вилами и топорами». И потому идея «идеального государства», где все равны и счастливы, где нет не только «буржуев», но и «полубуржуев», — идея, рожденная страхом. Страх неизбежно приводит к усилению деспотизма, к желанию неограниченной власти. Поскольку ясно, что без веры с этим народом сделать ничего невозможно, старую веру в Христа «пересоздают», переделывают на новый лад, как и все остальное. Что получаем?
