Мать знала только одно: он знаменитый волшебник, отец встретил его в редакционном отделе какой-то газеты и при­гласил на обед, они будут здесь меньше чем через час. Мы с братьями переглядывались в радостном беспокойстве. Вол­шебник! Живьем! Будет здесь, у нас, и с ним можно обсудить неразрешимые вопросы, непостижимые преграды и все то непонятное и не дающее покоя, чем забиты детские головы. Нужно было срочно собрать все наши познания, заглянуть в книгу по магии, которая у нас, правда, теперь была убрана в дальний ящик, после пары попыток исполнить простейшие ритуалы. Нет! Это будет глупо! Наше дело — сидеть и смот­реть за исчезновением и появлением предметов, за тем, что фокусник наверняка продемонстрирует прямо у нас на гла­зах. Пусть каждый будет на своем месте. И никакой самодея­тельности!

ремонт холодильников бирюса

На первый взгляд, волшебник — невысокий, довольно ху­дой, с прилизанными волосами — не впечатлял своей внеш­ностью, но держался с таким достоинством и спокойствием, что не было сомнений: даже на расстоянии от людей и ве­щей он все видит, все слышит. Вот это дар — сокровенным образом навещать других, ходить тропами их мыслей, прогу-

ливаться вдоль снов, по берегам несбыточных мечтаний! Проходя мимо комода в прихожей, волшебник сказал: не знаю, откуда эта статуэтка, я вижу лишь ее восстановитель­ную силу, потом обернулся к нам, детям, и я понял, что он хо­чет знать, по чьей вине откололась ее голова, хотя, после то­го как отец ее склеил, скол был совсем незаметен. Волшебнику не составило никакого труда прочесть то, что я неумело старался скрыть, и он понимающе мне улыбнулся, улыбкой одновременно прекрасной и невыносимой, эту улыбку я встречу вновь лет двадцать спустя, совершенно не­ожиданным образом, в музее Мандралиска в Чефалу, от ко­торого у меня не осталось бы в памяти ничего, если б внезап­но не оказался перед “Портретом неизвестного” Антонелло да Мессина, светящееся хитростью лицо с самыми насмеш­ливыми из когда-либо писанных губ — те же губы были у вол­шебника, когда он нашел того, кто обезглавил статуэтку. Но самым замечательным в этом человеке, который, случись землетрясение, и бровью бы не повел, был его голос, кото­рому раскрывалось все мое тело, эта гамма чувственных, жи­вительных звуков разгоняла мрак с такой силой, что позави­довали бы и мореходы, и проповедники! За обедом разговор, помимо магии и призраков, видений и иллюзий, шел о словах, о том, как они отзываются, из какой они пло­ти, как их приручать, как вступать в отношения с ними, отда­ляться и вновь сближаться. Волшебник, говоривший со снисходительной ясностью мудреца, вдруг стал загадочнее, а затем с тревожной серьезностью упомянул про несколько слов (не называя их), которые — увы, их ни убить, ни сжечь — так пробуждают пошлость, ужас, злобу, что их, по крайней мере дабы не запятнаться самому, нужно обходить молчанием, не произносить никогда. При этих словах вол­шебника будто сковала боль, он сидел, ни на кого не глядя, мышцы на его шее напрягались, слюна с трудом преодолева­ла гортань, и я был уверен, что температура его тела упала минимум на градус. С какими злыми чарами он борется?.. Что за незримые палачи терзают его?.. Тишина, повисшая после его слов, довлела над нами. Никто не обронил ни сло­ва, мы не знали, что делать. Смутный страх сразил нас, ли­шив давешней бодрости и веселости. Мать, догадавшись, что, пока волшебник в прострации, нужно этим пользовать­ся, нашла силы спросить, что это за зловещие слова. Обеими руками вцепившись в кожу на нижней челюсти, он произнес могильным голосом четыре слова... и тут голос перехватило вовсе. В мгновение ока к волшебнику вернулось самооблада­ние, лицо вновь обрело спокойствие, голос — прежнюю мягкость. Теперь он рассказывал нам что-то про вулканы, что должно было стереть из памяти зловещий эпизод. Но впе­чатление засело во мне: мне не давали покоя четыре слова, как будто в руке я держал пузырек со смертельным ядом. Я постигал самобытность слов. Постигал их реальность. И еще многие годы, когда я слышал, как какой-то несчастный произносил запретное слово, я представлял те муки, беды и несчастья, на которые он себя обрек. Видимо, много надо было передумать и перечитать, прежде чем я снова смог смотреть тем словам в лицо, осмелился произнести их, на­писать, освободившись, наконец, от чар волшебника... Каж­дому свой удел! Каждому своя брань!

[49]

ЛЯ 11/2019

Хотя эпизод с четырьмя словами смутил трапезу, я еще не догадывался, что гораздо значительнее повлияют на мою жизнь совсем другие слова волшебника. Поскольку о том, что у нас будет гость, мать узнала в последний момент, она не ус­пела приготовить десерт, и в завершение обеда поставила на стол фрукты в огромном керамическом блюде, они с отцом купили его в сицилийской деревеньке, через которую прохо­дила трасса, и на каждом шагу на нас чуть не наезжали тыся­чи огромных фур, наводивших дрожь на местных жителей. Щедро наполненное блюдо оказалось рядом со мной, поэто­му мне предложили взять фрукты первым, и я не хотел упус­кать такой шанс. Я еще не знал, что, если изобразишь безраз­личие, ты неуязвим, но если продемонстрируешь свои чувства — беззащитен. За пару секунд всем стало ясно, что я беспардонно разглядываю фрукты, чтобы выбрать самый по­нравившийся, скажем, самую круглую сливу, самую золоти­стую, самую красивую, ту, которую припасли для меня неве­домые мне боги. Мать тут же строго приказала — взять самый ближний ко мне плод, его, и никакой другой. Не так-то часто, когда мы становимся беззащитны и только растерянно мор­гаем, нам на выручку приходит волшебник! Голосом, снимаю­щим все противоречия, поглощающим любое сопротивле­ние, волшебник сказал, повернувшись ко мне: “Всегда выбирай лучшие плоды”. Кто пойдет против такой непоколе­бимости?.. Я положил назад яблоко, которое держал в руках, и в наслаждении, не омраченном ни единым словом, после долгой, казавшейся бесконечной паузы наконец остановил выбор на мирабели, чей вкус остался во мне по сей день, на­вечно, и никогда не приестся.

прошлых лет. Это свет свечей, нарядным нимбом венчаю­щих головы призраков, что шепчут мне в ухо.