Мать знала только одно: он знаменитый волшебник, отец встретил его в редакционном отделе какой-то газеты и пригласил на обед, они будут здесь меньше чем через час. Мы с братьями переглядывались в радостном беспокойстве. Волшебник! Живьем! Будет здесь, у нас, и с ним можно обсудить неразрешимые вопросы, непостижимые преграды и все то непонятное и не дающее покоя, чем забиты детские головы. Нужно было срочно собрать все наши познания, заглянуть в книгу по магии, которая у нас, правда, теперь была убрана в дальний ящик, после пары попыток исполнить простейшие ритуалы. Нет! Это будет глупо! Наше дело — сидеть и смотреть за исчезновением и появлением предметов, за тем, что фокусник наверняка продемонстрирует прямо у нас на глазах. Пусть каждый будет на своем месте. И никакой самодеятельности!
На первый взгляд, волшебник — невысокий, довольно худой, с прилизанными волосами — не впечатлял своей внешностью, но держался с таким достоинством и спокойствием, что не было сомнений: даже на расстоянии от людей и вещей он все видит, все слышит. Вот это дар — сокровенным образом навещать других, ходить тропами их мыслей, прогу-
ливаться вдоль снов, по берегам несбыточных мечтаний! Проходя мимо комода в прихожей, волшебник сказал: не знаю, откуда эта статуэтка, я вижу лишь ее восстановительную силу, потом обернулся к нам, детям, и я понял, что он хочет знать, по чьей вине откололась ее голова, хотя, после того как отец ее склеил, скол был совсем незаметен. Волшебнику не составило никакого труда прочесть то, что я неумело старался скрыть, и он понимающе мне улыбнулся, улыбкой одновременно прекрасной и невыносимой, эту улыбку я встречу вновь лет двадцать спустя, совершенно неожиданным образом, в музее Мандралиска в Чефалу, от которого у меня не осталось бы в памяти ничего, если б внезапно не оказался перед “Портретом неизвестного” Антонелло да Мессина, светящееся хитростью лицо с самыми насмешливыми из когда-либо писанных губ — те же губы были у волшебника, когда он нашел того, кто обезглавил статуэтку. Но самым замечательным в этом человеке, который, случись землетрясение, и бровью бы не повел, был его голос, которому раскрывалось все мое тело, эта гамма чувственных, живительных звуков разгоняла мрак с такой силой, что позавидовали бы и мореходы, и проповедники! За обедом разговор, помимо магии и призраков, видений и иллюзий, шел о словах, о том, как они отзываются, из какой они плоти, как их приручать, как вступать в отношения с ними, отдаляться и вновь сближаться. Волшебник, говоривший со снисходительной ясностью мудреца, вдруг стал загадочнее, а затем с тревожной серьезностью упомянул про несколько слов (не называя их), которые — увы, их ни убить, ни сжечь — так пробуждают пошлость, ужас, злобу, что их, по крайней мере дабы не запятнаться самому, нужно обходить молчанием, не произносить никогда. При этих словах волшебника будто сковала боль, он сидел, ни на кого не глядя, мышцы на его шее напрягались, слюна с трудом преодолевала гортань, и я был уверен, что температура его тела упала минимум на градус. С какими злыми чарами он борется?.. Что за незримые палачи терзают его?.. Тишина, повисшая после его слов, довлела над нами. Никто не обронил ни слова, мы не знали, что делать. Смутный страх сразил нас, лишив давешней бодрости и веселости. Мать, догадавшись, что, пока волшебник в прострации, нужно этим пользоваться, нашла силы спросить, что это за зловещие слова. Обеими руками вцепившись в кожу на нижней челюсти, он произнес могильным голосом четыре слова... и тут голос перехватило вовсе. В мгновение ока к волшебнику вернулось самообладание, лицо вновь обрело спокойствие, голос — прежнюю мягкость. Теперь он рассказывал нам что-то про вулканы, что должно было стереть из памяти зловещий эпизод. Но впечатление засело во мне: мне не давали покоя четыре слова, как будто в руке я держал пузырек со смертельным ядом. Я постигал самобытность слов. Постигал их реальность. И еще многие годы, когда я слышал, как какой-то несчастный произносил запретное слово, я представлял те муки, беды и несчастья, на которые он себя обрек. Видимо, много надо было передумать и перечитать, прежде чем я снова смог смотреть тем словам в лицо, осмелился произнести их, написать, освободившись, наконец, от чар волшебника... Каждому свой удел! Каждому своя брань!
[49]
ЛЯ 11/2019
Хотя эпизод с четырьмя словами смутил трапезу, я еще не догадывался, что гораздо значительнее повлияют на мою жизнь совсем другие слова волшебника. Поскольку о том, что у нас будет гость, мать узнала в последний момент, она не успела приготовить десерт, и в завершение обеда поставила на стол фрукты в огромном керамическом блюде, они с отцом купили его в сицилийской деревеньке, через которую проходила трасса, и на каждом шагу на нас чуть не наезжали тысячи огромных фур, наводивших дрожь на местных жителей. Щедро наполненное блюдо оказалось рядом со мной, поэтому мне предложили взять фрукты первым, и я не хотел упускать такой шанс. Я еще не знал, что, если изобразишь безразличие, ты неуязвим, но если продемонстрируешь свои чувства — беззащитен. За пару секунд всем стало ясно, что я беспардонно разглядываю фрукты, чтобы выбрать самый понравившийся, скажем, самую круглую сливу, самую золотистую, самую красивую, ту, которую припасли для меня неведомые мне боги. Мать тут же строго приказала — взять самый ближний ко мне плод, его, и никакой другой. Не так-то часто, когда мы становимся беззащитны и только растерянно моргаем, нам на выручку приходит волшебник! Голосом, снимающим все противоречия, поглощающим любое сопротивление, волшебник сказал, повернувшись ко мне: “Всегда выбирай лучшие плоды”. Кто пойдет против такой непоколебимости?.. Я положил назад яблоко, которое держал в руках, и в наслаждении, не омраченном ни единым словом, после долгой, казавшейся бесконечной паузы наконец остановил выбор на мирабели, чей вкус остался во мне по сей день, навечно, и никогда не приестся.
прошлых лет. Это свет свечей, нарядным нимбом венчающих головы призраков, что шепчут мне в ухо.