ШЕРГЕНСКИИ Музей естественной истории расположен на вершине холма, прямо над университетом, и поэтому из его величественных арочных окон открывается вид практически на весь старый город. И наоборот: окна музея видны почти отовсюду. Крутые улицы сбегают прямо к пристаням и рыбному рынку. Это здание середины XIX века, построенное в классическом стиле и окруженное полурегулярными садами. Фасад его выкрашен в неяркий желтый цвет, рамы на окнах — серые. Оно почти не изменилось ни внутри, ни снаружи с самого 1865 года — года своего открытия.
Однажды, пасмурным мартовским днем, когда в Бергене началась оттепель и на углу каждой улицы возвышались горы снега, смешанного с песком, я толкнула внушительную входную дверь и начала подниматься по лестнице. Стены вокруг ощетинились подвешенными к ним оленьими рогами и черепами, а человеческий скелет за стеклянной витриной встречал меня, словно билетер в театре — но не спросил у меня билета. И вот я брожу среди всенепременных птичьих чучел — этих оплотов всех музеев XIX века: вот полярная сова, которая, конечно же, кормит добычей своих пушистых птенцов; вот давным-давно испустившие дух вороны с тусклыми взглядами.
А вот и самая представительная комната — главный зал. Когда я прохожу через высокие двойные двери, она ошеломляет меня. Архитектор, как видно, задумывал грандиозное помещение — достаточно большое, чтобы в нем можно было устроить городское собрание или бал для множества гостей, — с крепкими деревянными полами и выкрашенными в кремовый цвет колоннами, увенчанными замысловатыми капителями, с арками и арочными окнами; впрочем, симметрии, к которой он так стремился, все равно не получилось — из-за китов. Из-за скелетов китов. Вы проходите в Китовый зал, и неожиданно прямо у вас над головой, подобно двум исполинским волам, что бок о бок тянут за собой чудовищный плуг, показываются челюсти двух огромных усатых китов. Да не просто челюсти: скелеты целиком, ребра, гигантские пластины лопаток и плавников по бокам, теряющиеся вдали горные цепи позвонков. От времени кости приобрели коричневатый оттенок, и под потолком собрались не один и не два китовых скелета, а двадцать четыре. Четыре и двадцать! Можно подумать, будто киты — это сардины! Одни глядят на восток, другие — на запад. Есть здесь и дельфины, и устроенное на чем-то вроде кроватного каркаса чучело гигантской акулы с ее ужасающими жабрами, и череп кашалота в углу — плотное, причудливое переплетение костей.
Вал сален. Китовый зал. Как еще могло называться это место? Все они собрались здесь, все до единого по китовому списку: усатые киты и киты-горбачи, сейвалы, финвалы, настоящие киты и полосатики, и даже синие киты, и даже зубатые, кашалоты, нарвалы и белуги, и ремнезуб Соверби, нос которого так напоминает клюв, и размещенные вдоль стен рядом с дельфинами, словно для наглядности сравнения, косатка и бутылконос.
Я никогда не видела таких костей, как те, что висели у меня над головой. Кругом были стеклянные витрины с разными морскими созданиями: губками, крабами, звездами; но я едва взглянула на них — настолько я была зачарована этими остовами под потолком, их невозмутимым величием.
Разумеется, синий кит был самым огромным. У меня появилась идея обойти его по всей длине и посчитать свои шаги. Прежде всего, я прошла под плавным изгибом его челюсти и увидела, как пожелтела небная кость, с которой некогда свисала пластина китового уса. Затем передо мной предстала мощная конструкция черепа; а вот грудная клетка: ребра, расходясь от позвоночника, загибаются книзу, охватывая один только воздух. Я продолжаю ходить и считать. Когда я прохожу мимо гигантской акулы, то украдкой дотрагиваюсь до ее холодной кожи, шероховатой, как наждачная бумага. Вот я миновала дельфина, гибкого и маленького, и направилась к двери. А синий кит у меня над головой все не кончался. Над акулой была подвешена огромная рыба-солнце, но это жутковатое создание, прицепленное к проволоке, больше напоминало черную глазастую луну. А я все шла дальше и считала, до самого окончания позвоночника. Пятьдесят семь шагов. Не живое существо — целая исгория. Древнейший из мореплавателей.
На центральной колонне, аккуратно выкрашенной в цвета английского и норвежского флагов, значилось: “Не прикасайтесь к животным” — но слова эти несколько запоздали. Гарпуны китобоев, это кромсающее железо, уже сделали свое дело. Откуда еще могли взяться здесь эти киты? Все они, по-видимому, приняли смерть из-за человеческой жестокостьи в китобойные времена. Здесь сошлись интересы двух весьма распространенных в XIX веке промыслов: китобойного и коллекционерского; наверняка кто-то рассылал капитанам китобойных судов заказы: привезите-ка мне синего! А мне белугу! А мне подайте на тарелочке голову кашалота! Был здесь даже настоящий кит — если только бывают на свете ненастоящие киты, — помещенный в особую нишу, втиснутый в стекло, — прямо под просторными изгибами окон. Как это обычно и бывает в музеях старого образца, нигде не было практически никакой информации об экспонатах, если не считать надписанных вручную бирок, привязанных прямо к скелетам: “Финвал, 1867. 15,7 м”, “Синий кит. 24 м, Финнмарк, 1879”.
Но, несмотря на всю тяжеловесность костей, эффект, производимый Китовым залом, был поистине неземным. Огромные остовы, казалось, не выражали ни малейшего упрека. Скорее напротив — они манили к себе. Целыми столетиями никто не тревожил их покой, и вот они условились друг с другом основать здесь заповедник молчания и памяти. Стать немым исполинским высказыванием: “Киты — это то, чем мы были. Киты — это то, что мы есть. Пробудьте здесь совсем немного — и вы тоже ощутите, каково это: быть огромным млекопитающим морских глубин, нуждаться в том, чтобы море поддерживало тебя, расти и становиться таким большим благодаря тому, что тебя хранит милостивый океан”.
На меня словно бы разом навалилась вся китовья тяжесть, и я присела на широкий подоконник. Через маленькие арочные окна позади меня открывался вид на город, окутанный туманом. Настоящий кит покачивался под потолком. В зал до сих пор никто не входил, и я по-прежнему была совсем одна. Но вот послышались веселые голоса школьников и быстрые шаги. Я подумала было, что сейчас вся атмосфера будет разрушена — но дети и их учителя отправились куда-то еще; они прошли насквозь, словно торопливый пестрый косяк, устремившийся через Китовый зал.
Я вышла из музея через все ту же тяжелую дубовую дверь и пересекла мощеный дворик. Какое странное место! Соседство скелетов всех этих китов друг с другом — как если бы все эти кости оказались под моей собственной кожей — так подействовало на меня, что я замерла в какой-то безразличной
растерянности: что делать, куда идти теперь? Почему-то я оглянулась на здание музея. На первом этаже, за тремя центральными окнами, виднелась призрачная фигура — длинная белая костяная конечность протянулась вдоль линии оконных стекол и была видна всему городу. Это был грудной плавник настоящего кита.
Я подумала: мое место рядом с ним; развернулась и пошла назад.