ШЕРГЕНСКИИ Музей естественной истории расположен на вершине холма, прямо над университетом, и поэтому из его величественных арочных окон открывается вид практически на весь старый город. И наоборот: окна музея видны почти отовсюду. Крутые улицы сбегают прямо к приста­ням и рыбному рынку. Это здание середины XIX века, постро­енное в классическом стиле и окруженное полурегулярными садами. Фасад его выкрашен в неяркий желтый цвет, рамы на окнах — серые. Оно почти не изменилось ни внутри, ни снару­жи с самого 1865 года — года своего открытия.

Однажды, пасмурным мартовским днем, когда в Бергене на­чалась оттепель и на углу каждой улицы возвышались горы сне­га, смешанного с песком, я толкнула внушительную входную дверь и начала подниматься по лестнице. Стены вокруг ощети­нились подвешенными к ним оленьими рогами и черепами, а человеческий скелет за стеклянной витриной встречал меня, словно билетер в театре — но не спросил у меня билета. И вот я брожу среди всенепременных птичьих чучел — этих оплотов всех музеев XIX века: вот полярная сова, которая, конечно же, кормит добычей своих пушистых птенцов; вот давным-давно испустившие дух вороны с тусклыми взглядами.

А вот и самая представительная комната — главный зал. Ко­гда я прохожу через высокие двойные двери, она ошеломляет меня. Архитектор, как видно, задумывал грандиозное помеще­ние — достаточно большое, чтобы в нем можно было устроить городское собрание или бал для множества гостей, — с креп­кими деревянными полами и выкрашенными в кремовый цвет колоннами, увенчанными замысловатыми капителями, с арками и арочными окнами; впрочем, симметрии, к которой он так стремился, все равно не получилось — из-за китов. Из-за скелетов китов. Вы проходите в Китовый зал, и неожиданно прямо у вас над головой, подобно двум исполинским волам, что бок о бок тянут за собой чудовищный плуг, показываются челюсти двух огромных усатых китов. Да не просто челюсти: скелеты целиком, ребра, гигантские пластины лопаток и плав­ников по бокам, теряющиеся вдали горные цепи позвонков. От времени кости приобрели коричневатый оттенок, и под потолком собрались не один и не два китовых скелета, а два­дцать четыре. Четыре и двадцать! Можно подумать, будто ки­ты — это сардины! Одни глядят на восток, другие — на запад. Есть здесь и дельфины, и устроенное на чем-то вроде кроват­ного каркаса чучело гигантской акулы с ее ужасающими жаб­рами, и череп кашалота в углу — плотное, причудливое пере­плетение костей.

Вал сален. Китовый зал. Как еще могло называться это ме­сто? Все они собрались здесь, все до единого по китовому списку: усатые киты и киты-горбачи, сейвалы, финвалы, на­стоящие киты и полосатики, и даже синие киты, и даже зуба­тые, кашалоты, нарвалы и белуги, и ремнезуб Соверби, нос которого так напоминает клюв, и размещенные вдоль стен рядом с дельфинами, словно для наглядности сравнения, ко­сатка и бутылконос.

Я никогда не видела таких костей, как те, что висели у ме­ня над головой. Кругом были стеклянные витрины с разными морскими созданиями: губками, крабами, звездами; но я едва взглянула на них — настолько я была зачарована этими осто­вами под потолком, их невозмутимым величием.

Разумеется, синий кит был самым огромным. У меня появи­лась идея обойти его по всей длине и посчитать свои шаги. Прежде всего, я прошла под плавным изгибом его челюсти и увидела, как пожелтела небная кость, с которой некогда свиса­ла пластина китового уса. Затем передо мной предстала мощ­ная конструкция черепа; а вот грудная клетка: ребра, расходясь от позвоночника, загибаются книзу, охватывая один только воздух. Я продолжаю ходить и считать. Когда я прохожу мимо гигантской акулы, то украдкой дотрагиваюсь до ее холодной кожи, шероховатой, как наждачная бумага. Вот я миновала дельфина, гибкого и маленького, и направилась к двери. А си­ний кит у меня над головой все не кончался. Над акулой была подвешена огромная рыба-солнце, но это жутковатое созда­ние, прицепленное к проволоке, больше напоминало черную глазастую луну. А я все шла дальше и считала, до самого окон­чания позвоночника. Пятьдесят семь шагов. Не живое сущест­во — целая исгория. Древнейший из мореплавателей.

На центральной колонне, аккуратно выкрашенной в цвета английского и норвежского флагов, значилось: “Не прикасай­тесь к животным” — но слова эти несколько запоздали. Гарпуны китобоев, это кромсающее железо, уже сделали свое дело. Отку­да еще могли взяться здесь эти киты? Все они, по-видимому, приняли смерть из-за человеческой жестокостьи в китобойные времена. Здесь сошлись интересы двух весьма распространен­ных в XIX веке промыслов: китобойного и коллекционерского; наверняка кто-то рассылал капитанам китобойных судов зака­зы: привезите-ка мне синего! А мне белугу! А мне подайте на та­релочке голову кашалота! Был здесь даже настоящий кит — ес­ли только бывают на свете ненастоящие киты, — помещенный в особую нишу, втиснутый в стекло, — прямо под просторными изгибами окон. Как это обычно и бывает в музеях старого об­разца, нигде не было практически никакой информации об экс­понатах, если не считать надписанных вручную бирок, привя­занных прямо к скелетам: “Финвал, 1867. 15,7 м”, “Синий кит. 24 м, Финнмарк, 1879”.

Но, несмотря на всю тяжеловесность костей, эффект, про­изводимый Китовым залом, был поистине неземным. Огром­ные остовы, казалось, не выражали ни малейшего упрека. Ско­рее напротив — они манили к себе. Целыми столетиями никто не тревожил их покой, и вот они условились друг с другом ос­новать здесь заповедник молчания и памяти. Стать немым ис­полинским высказыванием: “Киты — это то, чем мы были. Ки­ты — это то, что мы есть. Пробудьте здесь совсем немного — и вы тоже ощутите, каково это: быть огромным млекопитаю­щим морских глубин, нуждаться в том, чтобы море поддержи­вало тебя, расти и становиться таким большим благодаря то­му, что тебя хранит милостивый океан”.

На меня словно бы разом навалилась вся китовья тяжесть, и я присела на широкий подоконник. Через маленькие ароч­ные окна позади меня открывался вид на город, окутанный ту­маном. Настоящий кит покачивался под потолком. В зал до сих пор никто не входил, и я по-прежнему была совсем одна. Но вот послышались веселые голоса школьников и быстрые шаги. Я подумала было, что сейчас вся атмосфера будет разрушена — но дети и их учителя отправились куда-то еще; они прошли на­сквозь, словно торопливый пестрый косяк, устремившийся че­рез Китовый зал.

Я вышла из музея через все ту же тяжелую дубовую дверь и пересекла мощеный дворик. Какое странное место! Соседст­во скелетов всех этих китов друг с другом — как если бы все эти кости оказались под моей собственной кожей — так по­действовало на меня, что я замерла в какой-то безразличной

растерянности: что делать, куда идти теперь? Почему-то я ог­лянулась на здание музея. На первом этаже, за тремя цен­тральными окнами, виднелась призрачная фигура — длинная белая костяная конечность протянулась вдоль линии окон­ных стекол и была видна всему городу. Это был грудной плав­ник настоящего кита.

Я подумала: мое место рядом с ним; развернулась и пошла назад.